Современные проблемы артикуляции мысли в языке: культура, образование, философия

• 1. Живая риторика и неформальная логика: pro et contra
• 2. Логическое знание в «схеме четырех полей» К. Бюлера

[207]

1. Живая риторика и неформальная логика: pro et contra

Начиная с Аристотеля, через формирование университетского образования в средние века, через феномен Пор-Рояля, «Эристику» А. Шопенгауэра и многое другое (а для отечественной культуры — от «Краткого руководства по красноречию» М.В. Ломоносова, через «Искусство спора» С.И. Поварнина) до начала ХХ в. мы наблюдаем генетическую связь следующих сфер знания, объединенных анализом артикуляции, или оформления мысли в языке (здесь используется широкое определение логики, которое Г.Х. фон Вригт употребил в докладе на IX Международном конгрессе по логике, методологии и философии науки, состоявшемся в Швеции в 1991 г.) 1:

• полемика (=эристика) изучает общение в ситуации активной неудовлетворенности позицией собеседника;
  

• среди других аспектов (психологических, этических), полемика порождает анализ выразительности речи — риторику, вырабатывающую средства речевого воздействия;
  
• из базовых разделов риторики, а именно, в рамках инвенции (изобретения) — как учение об аргументах, в рамках диспозиции (расположения) — как структура демонстрации (обоснования), вырастает, ограничиваясь в предмете средствами убедительной и доказательной речи, теория аргументации;
  
• логика же является, по происхождению, элитной частью теории аргументации, вырабатывая специальные (формализованные) методы анализа рассуждений (доказательств и опровержений).
  

Но только логика и риторика стали в полной мере академическими дисциплинами: «риторика тропов и фигур» и «формальная логика». Полемика и теория аргументации так и остались комплексными сферами знания, интерес к которым вполне оправданно проявляют самые различные дисциплины.

К началу нового века культурная ситуация, несмотря ни на становление символической логики, ни на «лингвистический поворот» в философии, внешне и в самых общих чертах остается прежней. Но некоторые, может и не вполне очевидные, изменения и новации, тем не менее, наблюдаемые специалистами, провоцируют на общекультурные размышления. Говорить сегодня о преизбытке культуры стало действительно общим местом. Однако здесь есть свои парадоксы: утрата навыков культурной речевой практики (своего рода «культурная афазия»), наблюдаемая в повседневной жизни и в массовой культуре, сочетается с обилием учебной литературы по логике и риторике на книжных полках, с многообразными курсами логики и риторики в школах и вузах. Такое «недопотребление» на фоне кризиса перепроизводства не есть собственно-избыточный эффект, а восполнение (порой неуклюжее) некогда утраченного. Подлинная преизбыточность — появление альтернативных риторики и логики, новых (а по сути своей — «хорошо забытых старых») популярных направлений, также связанных с артикуляцией мысли в языке, и, что наиболее важно, закрепление их в качестве учебных курсов для многих «модных» сейчас специальностей (менеджмент, реклама, связи с общественностью и др.):
[209]

• «Новая живая риторика» (“New lively rhetoric”), которая ориентирована в первую очередь на агональную (состязательную) коммуникацию, то есть практику «воздействия на сознание другого посредством слова для достижения определенных целей» 2;
  
• «Неформальная логика» (“Informal logic”), или «критическое мышление» (“Critical thinking”) — дисциплина, «ориентированная на анализ мыслительных процедур, прежде всего, рассуждений, осуществляемых в реальных ситуациях реальным человеком» 3.
  

Их объединяет многое, но, прежде всего, открыто декларируемый приоритет практики по отношению к теории, именно в практической доминанте актуализируется новизна и альтернативность этих учебных курсов. Академические же риторика и логика были, безусловно, по преимуществу теоретическими (= фундаментальными) дисциплинами, причем дисциплинами не простыми, а внутренне сложными и по объему накопленного и актуально пополняемого содержания, и по многообразию и неоднозначности взаимосвязей, как собственных — структурных, так и внешних — общекультурных. Ушедший век отмечен и бурным развитием логики — формализованные системы, неклассические логики, даже внешне логика радикально изменилась, изменился и ее «официальный» статус — из класса гуманитарных наук она перекочевала в класс наук точных (стоит заметить, что нет никакой несовместимости точного и гуманитарного знания, но как часто в отечественной философской среде логике прямо-таки не могут простить «предательства»); и «вторым дыханием риторики» — «новая риторика» Х. Перельмана, «общая риторика» группы «μ» 4 и др. Но «утраты определенности» было не избежать. Драма фундаментального знания, как всегда, разыгралась по тонкой линии принципиальной неравновесности в решении проблемы его практической эффективности: необходимо балансировать между общезначимой обоснованностью теоретических построений и открытым творчеством, которое всегда индивидуально. Это положение крайне нестабильно, и порядок обернулся в хаос, независимость в несвободу. [210] Проиллюстрировать последнее просто. Чего только стоит следующий разговор: «— Какую логику преподаете? — Что значит «какую»?! Современную. — Ну, формальную или математическую? — А разве математическая логика не является формальной? — Конечно, нет!». Подобные разговоры с нелепой тождественностью повторяются снова и снова в философско-преподавательской среде (для нефилософских гуманитарных специальностей курс логики так краток, иногда и вовсе исключен, что оснований для подобной беседы просто нет). И здесь не просто неосведомленность, здесь позиция. Встречаются и более отчетливые ее выражения: «Не ту логику вам читают!» — сообщает студентам коллега на собственной лекции. А что же имеется в виду? Здесь есть варианты: одни настойчиво требуют убрать математическую логику, так как она не имеет с философией ничего общего (а Фреге, Рассел, Витгенштейн, Тарский, Карнап, Куайн, Гудмен, Хинтикка и многие другие — «так себе философы»); другие советуют просто (?!) читать систему философских категорий (причем на вопрос: «По Аристотелю, по Гегелю или?..» дается действительно «исчерпывающий» ответ: «Вообще…»); третьи же лукаво намекают, что именно они то и читают «ту логику», но по недоразумению термин занят другим, не достойным того предметом, и потому вынуждены называть свой предмет «…-логикой». Относительно риторики скажем лишь то, что ее современные формы с удовольствием «растащили» по самым разным уголкам гуманитарного знания, порой нетривиально, творчески испытывая ее в качестве методологической основы (что само по себе весьма позитивно), но это произошло в ущерб целостности курсов риторики, редуцируемых к стилистике речи, практике сценической речи и другим частным фрагментам. Можно, к счастью, подыскать и контрпримеры, но они то и станут известными исключениями, подтверждающими правило.

Фундаментальное знание упрекают за непрактичность, мало того, что оно «неподъемно», еще и ценность его не очевидна, не на поверхности. Расхожий пример: студент, прослушавший лекцию по исчислениям логики предикатов, спрашивает преподавателя о пользе этих сведений для политической (юридической, экономической и т. д.) жизни. То, что лектор затрудняется с ответом — не делает ему чести. Хотя проблема не столь проста. С одной стороны — жаль, конечно, что политики (юристы, бизнесмены и т. д.) не грамотны и не владеют [211] проблематикой современного анализа рассуждений, но таково положение вещей. С другой стороны — фундаментальное знание не должно игнорировать практические вопросы собственной ангажированности в социуме. Почему же у академических дисциплин — риторики и логики появились двойники — живая риторика и неформальная логика? Служебные по своим исходным функциям прагматические вопросы агональной коммуникации и естественных рассуждений, некогда актуализируемые соответственно полемикой и теорией аргументации, стали требовать предпочтения, отодвигая на второй план фундаментальное знание. Впрочем, ситуация неоднозначна, она не только чревата опасностями, но и удивительным образом благоприятна, так как приобретая некоторую самостоятельность, практические вопросы риторики и логики активнее прорабатываются.

2. Логическое знание в «схеме четырех полей» К. Бюлера

Самой большой опасностью для логики является забвение (отвлечение от) ее коммуникативной природы. И здесь появление «неформальной логики» с одной стороны лишний раз подчеркивает неудовлетворенность сложившимся образом «формальной логики», с другой стороны — позволяет заострить вопрос о недостаточной практичности современного логического знания. Мы отвергнем сразу и без объяснений радикальное предложение о необходимой замене современной логики в сфере широкого образования курсом «неформальной логикой». А вопрос о возможном «неформальном» дополнении курса «формальной логики» курсом «теории аргументации», несмотря на положительную оценку в целом такого построения образовательной программы, проблематизируем: действительно ли именно «… этим идеям (методикам, играм, головоломкам) суждено в недалеком будущем сыграть — через педагогику, дидактику — немалую роль в формировании мышления, значительно более ясного и свободного от всевозможных пут языка, чем нынешнее, наше» 5?

Обращение к коммуникативной, в частности, интеррогативной природе логики все чаще сопровождает философские рефлексии относительно современного логического знания. Отметим некоторую несправедливость складывающегося «распределения ролей»:
[212]

• современную формальную логику связывают, прежде всего, с формализованными языками;
  
• теорию аргументации (или заявившую о себе «неформальную логику»), напротив, с речевой практикой.
  

Осмысление сущности и значения оппозиции «язык — речь» (франц. “la langue — la parole”, англ. “language — speech”) начинают, как правило, с имени создателя структурной лингвистики Ф. де Соссюра, согласно которому:

• язык — это общая система знаков и правил их организации, ориентированная на коммуникацию;
  
• речь — сама коммуникация, приватное употребление языка.
  

Самым концептуальным образцом динамики в рамках этой оппозиции, на наш взгляд, является эволюция взглядов Л. Витгенштейна, то есть смена «раннего» Витгенштейна, определившего в «Логико-философском трактате» метафизические (в частности, онтологические) основания языка классической логики, на «позднего» Витгенштейна с его «языковыми играми». Построение и анализ последних — не теория, а особая методологическая стратегия, причем под «языковой игрой» понимается некое «…единое целое: язык и действия, с которыми он переплетен» 6. Другое, явно указывающее на причастность к «речевой» стороне оппозиции, определение: «Термин «языковая игра» призван подчеркнуть, что говорить на языке — компонент деятельности или форма жизни» 7.

Можем ли мы проследить указанную динамику в рамках современного логического знания и кроме формализованных языков выделить такой концепт как логическая (аналитическая) деятельность, понимаемая, в том числе, и как особая (логическая) «форма жизни»?

Известно, что до соссюровского дополнения традиционной «лингвистики языка» «лингвистикой речи», В. фон Гумбольдт выдвигал противопоставление “ergon — energeia”. К. Бюлер же не удовлетворился ни одной из этих дихотомий и ввел «схему четырех полей» 8:

[213]

Здесь:

G (Sprachgebilde) — языковая структура, языковое образование, как строй конкретного языка, включающий абстрактные языковые сущности (подструктуры) — конструкции, формы, единицы языка, то есть в определенной степени соответствует соссюровскому «языку»;

A (Sprechakt) — речевой акт, как употребление (реализация) языковых единиц (знаков), наделение их значением, не совпадает с речевыми актами в теории Остина–Сёрля, но в определенной степени соотносится с ними;

W (Sprachwerk) — языковое произведение, как результат речевой деятельности, как реализация способности владения языком в форме речевой деятельности;

H (Sprechhandlung) — речевое действие, поступок, как конкретное речевое событие или речевая деятельность вообще, то есть в определенной степени соответствует соссюровской «речи».

Причем:

1. соотнесенные с субъектом,
   
2. отвлеченные от субъекта и поэтому межличностные.
   

1. как действия и произведения на низшей ступени формализации,
   
2. как акты и структуры на высшей ступени формализации.
   

Четырехкомпонентная структура языковой предметности традиционно прослеживается и в современном логическом знании:

• G-вопросы ставятся в рамках синтаксиса конкретного объектного языка логики: задается алфавит и рекурсивное определение правильно построенных выражений (формул) этого языка. Класс таких выражений является основным множеством объектов рассмотрения;
  
• A-вопросы ставятся в рамках семантики (теории моделей) языка логики: осуществляется процедура означивания (интерпретации) элементов объектного языка, определяются как истинностная оценка некоторых выражений языка, так и корреляции между
  

• W-вопросы ставятся в рамках теории доказательств: предлагается (аксиоматическое, натуральное, секвенциальное) описание класса общезначимых выражений, конструируются формализованные системы, в рамках которых анализируется возможность вывода из посылок (сопоставляемого с отношением следования) и предъявления доказательств теорем (сопоставляемых с общезначимыми формулами). Основными множествами объектов рассмотрения становятся классы таких предъявленных выводов и доказательств, полнота и непротиворечивость формализованных систем — обсуждаемыми свойствами;
  
• H-вопросы ставятся в рамках исследований проблем поиска доказательств: предлагаются процедуры автоматического поиска выводов формулы из гипотез и доказательств теорем (метод резолюций, натуральный вывод в режиме диалога и др.). Такие исследования имеют выраженную прикладную направленность, а основным множеством объектов рассмотрения является класс деревьев поиска доказательств.
  

Логические варианты полей группы (I) тесно связаны с активно обсуждаемой проблемой признания (или отвержения) принципиальной неэлиминируемости агента рассуждения в семантическом обосновании логических систем и организации процедур поиска вывода. Поля группы (1), в свою очередь, чреваты обилием ограничительных результатов (в форме соответствующих метатеорем), зависящих от выразительных возможностей конкретных логических языков. Таким образом, наряду с относительной автономностью и относительной же связностью разделов современного логического знания, в каждом «сквозном» исследовании наблюдается определенная динамика развития тем и методов: от рассмотрения формальной и интерсубъективной структуры используемого языка — к единству методологических вопросов непосредственной аналитической деятельности.