Проблема межкультурного диалога в процессе глобализации

[240]

Характер и структурные особенности системы общественной жизни и бытия в целом обусловлены таким существенным для этой системы элементом, который в древнегреческой традиции именовали эйдосом, а Платон и Аристотель — соответственно идеей и формой. Для идеи-формы характерно то, что она не претерпевает изменений и никогда не перевоплощается в другую форму. В этом смысле она вечна, неизменна и в данной системе функционирует постоянно или же до тех пор, пока не будет заменена (вытеснена) другой формой. При этом такая замена непосредственно не связана ни с течением объективного физического времени, ни с факторами количественного изменения или качественного развития предметов и явлений. Эти идеи-формы представляют собой такие онтологические основы всей вселенной как космоса (в древнегреческом понимании этого слова), способ существования которых в сpезе философского мышления не может быть объяснен в полной мере с указанием на факт человеческого или же божественного творчества. Это обстоятельство наглядно проявилось уже в философии Аристотеля, где форма, взятая в своем предельном состоянии, предстает как чистая форма, бог.

Здесь особенно важно учесть то обстоятельство, что философская мысль Сократа — Платона — Аристотеля движется в пространстве [241] такого языкового мироощущения, в котором слово бог (theos), как это отмечают многие исследователи древнегреческих философии и языка, использовалось скорее в предикатном, нежели субстанционном смысле. Поэтому в отличие от христианина, для которого «бог есть любовь» и который исходит из признания существования бога и лишь затем перечисляет его предикаты, для древнего эллина «любовь есть theos, т.е. бог» 1.

Приблизительно подобная же ситуация в языке Библии. В священной истории сотворения мира употребление таких разнозначных слов, как «сотворил» и «создал» (еврейские слова «бара» — создал из ничего, сотворил и «асса» — созидать, образовывать, делать из наличного материала), указывает на то, что человек той эпохи был значительно ближе к тайнам бытия, чем современный человек, сознание которого отягощено сциентистским духом современности и сухими, безжизненными рациональными схемами теоретического мышления. Эта близость проявлялась и в том, что его восприятие собственного языка было менее референтивным (когда язык воспринимается лишь как система определенных знаков), и слова, выражающие глубинные основы бытия, использовались в качестве метафор и символов. С помощью метафор и символов человек более активно со-участвовал в процессе сотворения бытия или же, говоря языком философии, духовно приобщался к метафизическим основам мирообразования. Причем акты со-участия гораздо в меньшей степени (по сравнению с современностью) были обусловлены рациональной стороной его сознания, которая все же исподволь стремится к «насильственному» подчинению всей действительности сухим и безжизненным схемам своих построений.

Основным средством и «орудием» этого стремления, взятого в своем предельном состоянии, является такое содержание сознания, которое получено путем абстрагирования от многообразия действительности (например понятия, объективные законы). Это крайне обедняет как всю действительность, так и человеческое бытие, [242] устраняя из них внутренние импульсы и жизненные силы, а в конечном итоге и тайны, лежащие в основе основ бытия. Понять же и постичь эти тайны можно, лишь проникая и пребывая в них с помощью символов.

Внутреннее ядро тайны составляет то, что в нашей исторической жизни и культуре, в целом в нашем бытии всегда участвует такой элемент, который не поддается анализу и никогда не может быть до конца познанным. Этот элемент представляет собой «то неизвестное, что мы не знаем, и не знаем принципиально» 2. А «овладеть» этим «неизвестным» и каким-то образом постичь и понять эту тайну наше сознание может не с помощью понятий и законов, поскольку они вообще не содержат в себе никаких тайн (что, конечно же, не означает отрицания их важной роли в процессе познания действительности), а лишь с помощью символов, которые как основные «средства» проникновения человека в отмеченные тайны «превращают» его в соучастника (а в предельной форме) и в со-творца системы бытия. Думается, что именно такими символами можно считать идею и форму Платона и Аристотеля. А причиной того, что ими самими это обстоятельство осознано не было (хотя, правда, некоторые выводы, сделанные Платоном в диалоге «Парменид», а также характер осмысления Аристотелем «чистой формы», ставят под сомнение категоричность такого утверждения), можно считать то, что в пространстве, еще не обремененном системой философских понятий древнегреческого языка, потребность такого осмысления отсутствовала даже на уровне интуиции.

Слово-символ в отличие от слова-знака имеет то дополнительное значение, что оно указывает на нечто такое, что нами познается лишь в нашем отвлеченном мышлении и «в силе и смысле которого оно участвует» 3. Именно символ является тем основным «орудием», с помощью которого человек собирает и организует в единую систему явления и события, которые сами по себе, без этого [243] организующего начала раздроблены и разбросаны в пространстве и времени и которые в связи с этим характеризуются различными уровнями (прошлое, настоящее, будущее) существования. Эти явления и события часто бывают так отделены друг от друга, что говорить об их объективной (без участия человеческой воли и сознания) общности и взаимосвязи лишено всякого основания: ни сама природа, ни природное в человеке не располагают таким механизмом, который обеспечивал бы естественное воспроизводство, например, тех нравственных поступков людей, которые зачастую во временном континууме далеко отстоят друг от друга.

Способности воспроизводства таких неприродных и в этом смысле сверхприродных явлений и событий являются чисто духовными способностями, и они вновь возникают, рождаются или же воспроизводятся в человеке лишь в пространстве его взаимодействия с культурой и духовного ее освоения.

Данную функцию культура в человеческой жизни выполняет благодаря своему символическому характеру. В отличие от понятия символ, как уже отмечалось, является чем-то таким, с помощью чего человек, прерывая границы эмпирической реальности, приобщается к тайным глубинам бытия и становится такой сознательной составляющей действительности, которая не сводится к ее пассивному отражению и подразумевает творческую сопричастность к ней.

В общем философском контексте результатом этой сопричастности является система бытия — единство «я» и «не-я», которое расположено между человеком и внешней к нему действительностью и наглядным выражением которой является любой естественный язык, т.е., как пишет В. Гумбольдт, «мир, лежащий между миром внешних явлений и внутренним миром человека» 4.

Творческое участие человека в созидании этого расположенного между человеком и внешней действительностью языкового мира проявляется в том, что любой естественный язык содержит в себе слова-символы, которые указывают на нечто, обладающее своим [244] собственным индивидуальным лицом и вовлекаемое в систему бытия лишь с помощью этих символов.

Символ является чем-то таким, с помощью чего человек постигает действующие в системе бытия в целом и в самом человеке такие силы и принципы, которые как основополагающие принципы конституционного строя бытия и мира в целом обусловливают его данность в виде космоса. В философском контексте именно такими символами являются идея и форма Платона и Аристотеля. В древнегреческом языковом мировидении таким же символом являлся бог (theos), в связи с чем он имел скорее предикатную силу и указывал на что-то такое, что «превосходит человека, не подвластно смерти, вечно» 5.

Думается, в подобном контексте следует искать объяснение того, что взятую в своем предельном состоянии форму (чистую форму) Аристотель отождествлял с богом.

Идея, форма, бог,… это только малая часть бесконечного многообразия (философских, художественных, религиозных и т.д.) культурных символов. В собственно человеческой жизни их значение и сила проявляются в том, что они, каким-то таинственным образом проникая и резонируя во внутреннем мире человека, порождают в нем соответствующие формы.

Возникая, рождаясь в человеке, эти символы-формы выполняют решающую онтологическую функцию в его жизни в первую очередь тем, что целенаправленно трансформируют и индивидуализируют в организованной целостности существующие и действующие в самом человеке многообразные силы, жизненную энергию и природные стихии, которые в этих формах и на их основе в самой же жизни человека проявляются как духовная энергия творчества культуры и всего человеческого бытия. Именно эти формы обусловливают и определяют все то человечное, что мы делаем и создаем в нашей жизни. И если эту жизнь метафорически представить в виде «текста», то можно сказать, что если не весь этот «текст», то во всяком случае человечная его сторона создается, «пишется» именно [245] данными формами. Причем это происходит в такой степени и в той мере, в какой степени и в какой мере эти формы пребывают в нас самих, а мы в свою очередь пребываем в них.

Поэтому можно сказать, что наше «я», так же, как и наше бытие в целом, являются такими же, как и те формы, в которых мы себя реализуем и какими являются наши боги. Доведенные до предельного состояния, эти формы пребывают в нас в чистом виде, и тогда наше «я» (и наше бытие в целом) полностью охвачено этими формами (иными словами, тогда мы всецело пребываем в них); и, прибегая к образам древних греков, можно сказать, что мы уподобляемся той сфере, центр которой везде, а периферия нигде, и в которой нет никаких «привилегированных точек».

Именно в таком «сферическом состоянии нашего бытия», базирующегося на доведенном до совершенства религиозном чувстве или философском мировосприятии, открывается единое культурное пространство для наиболее плодотворного диалога между культурами и в конечном итоге для истинно духовного (столь необходимого для мирного протекания процесса глобализации) объединения человечества. Прочной основой данной перспективы является то, что «сферическое» состояние бытия включает в себя не только персонифицированное «я» духа той или иной культуры, но и весь объем «не-я» — все реально существующие или возможные в будущем культуры.

Во всех других случаях любой культуре угрожает опасность оказаться вынесенной «за скобки». И тогда в связи с отсутствием единого духовного надвременного пространства любая встреча различных культур, происходящая лишь в физическом пространстве и времени и поэтому «детерминированная» различными, часто бездуховными и посему взаимоисключающимися интересами, рискует завершиться не позитивным культурным результатом плодотворного диалога, а настоящей войной. Происходящие сегодня в мире события — наглядное тому подтверждение, что, кстати, указывает на испытываемый современным миром острейший дефицит всеобъемлющего (главным образом философского) мировоззрения, а также и несовершенство и крайнюю ограниченность религиозного чувства современного человека.