Две с половиной тысячи лет развития философии заставили подозревать, что новация в философии вообще не только невозможна, но и не нужна. Основные философские вопросы были поставлены и решены уже в «осевом времени». «Скандал в философии» действительно существует, и философия есть возникшее в 800-200 гг. до н.э. волшебное зеркало, скользящее через века и чудесным образом отражающее в себе происходящее. Зеркало это и есть хора, одна причастность к которой выступает как источник бесконечно высокой радости людей.
[126]
Жить человеку в мире стоит хотя бы потому, что есть философия, причем не какая-то новая, созданная нами и нами усовершенствованная философия, но такая, какая уже есть. Может быть и хорошо, что мы при всем желании не можем оставить в ней свой «неизгладимый след». Озабоченность новизной — это дань нашей по существу не философской, позитивистской новоевропейской цивилизации. Поиск новизны в философии — это грехопадение философии, уплощение ее в галилееву науку; ведь только последняя действительно без новизны не может существовать. А философия может прекрасно процветать без новизны и в этом своем качестве законченности и совершенства может быть жизненно необходимой человечеству и каждому человеку. Новации в философии — это всего-навсего лишь изменяющиеся образы, тени в волшебном зеркале, но само зеркало неизменно. — В философии все значимое не ново, а все новое — не значимо.
Все это может быть и так, и мы, не задумываясь, пьем из вечного и живительного источника философской классики. Но мы — дети своего времени, мы все-таки дети устремленной к новации Новоевропейской цивилизации, поэтому над нами все равно и вопреки всему историческому опыту присутствует хмельная мечта — сказать-таки новое слово в философии. И путь здесь открывают не бессердечные умы, но безумные сердца: «Дайте нам лишнего, а без необходимого мы как-нибудь обойдемся!» Мы предпринимаем новации, но наша жизнь слишком коротка для того, чтобы выяснить, на самом ли деле это что-то новое действительно значимо для философии, или она стряхнет эту пыль наших «новаций», даже не заметив их в этом их претенциозном качестве. Во всяком случае, если в философии и родится что-то новое, то прорваться к нему можно будет не через логические рациональные выводы, а через интуицию, через эмоциональную сферу. И это, кстати говоря, понимает постмодернистская традиция (Характерное противоречие в термине: может ли быть именно традиция не только модернистской, т. е. — не традиционной, но даже постмодернистской?! — Как выясняется, — может!), — постмодернистская традиция, которая расчетливо разнуздывает эмоциональный регистр философствования.
Подобно Гамлету, мы в сомнении относительно своей личной значимости в философии. Особенно уместно вспомнить об этом фундаментальном сомнении на юбилее нашего коллеги. Может быть, [127] все-таки в этих создаваемых нами мерцающих образах в волшебном зеркале философии есть нечто такое, что изменяет и усовершенствует само это зеркало, может быть, не все новое, придуманное нами, не значимо для самой сути философствования, может быть, есть что-то такое, что, возникнув «из ничто» сегодня, — некоторое «нечто», что будучи создано нами здесь и теперь, останется в философии навечно как неотъемлемый атрибут уже и самой будущей философии? Мы находимся в мучительной надежде, что нечто невозможное станет-таки необходимым. И эта мучительная и безнадежная надежда внести свой вклад в философию включается в общее переживание высокой радости быть вместе с философией, эта надежда составляет неотъемлемую часть этого переживания. Мы ведем себя так, как будто (О, это столь экзистенциально нагруженное “als ob”, столь интересующее Ю.Н. Солонина!) мы и в самом деле превращаем невозможное в необходимое.
Но в целом, дело не в том, чтобы самовыразиться в философии, не в том, чтобы самоутвердиться за ее счет, тщательно калькулируя свои «новые результаты». Когда мы думаем о «новых результатах», внесенных нами в философию, мы превращаем ее в одну из отраслей галилеевой науки, тем самым убивая ее саму философскую душу. Философия не наука, но в нашей цивилизации она только имеет внешнюю научную форму, к которой не нужно относиться уж слишком всерьез. Мы всегда должны помнить, что не мы говорим философией, а философия говорит нами. Поэтому будем слушать «музыку философии» и все наше искусство состоит в том, чтобы поддаваться стихии ее могучего потока. И если эта стихия провоцирует нас на вновь и вновь повторяющиеся и бесплодные попытки создавать новое — будем новаторами!
Добавить комментарий