Методология Л. Витгенштейна

[134]

Нельзя сказать, что творчеству Л. Витгенштейна в современной гуманитарной науке не уделено достаточно места. Тем не менее, большинство исследователей в качестве предмета своего интереса рассматривают отдельные положения «Логико-философского трактата» или концепцию языка в целом, предложенную в «Философских исследованиях», идеи, выдвинутые в «Замечаниях по основаниям математики» или этические и общекультурные вопросы, рассматривавшиеся в его заметках. Однако вопрос о методологии Витгенштейна практически не поднимался и в нашу задачу входит если и не восполнить этот пробел, то, по крайней мере, предложить направление дальнейших исследований и указать наиболее значимые на наш взгляд, вопросы.

Построения Витгенштейна не претендуют на выход за рамки рациональности вообще, поскольку ему приходится использовать и систему понятий, принятую рационализмом и логичность построений. Однако сам предмет научного интереса вынуждает Витгенштейна распрощаться с идеалом классической рациональности. Причина этого в том, что Витгенштейну интересен не столько сам язык, исследования которого в рамках классической рациональности сколь многочисленны столь и безуспешны, сколько его использование субъектом в процессе коммуникации и процесса познания.

Витгенштейн не оставил последователей, продолжателей своих идей, он не создал своей школы, и одной из причин этого, на наш взгляд, являются [135]
именно особенности его методологии. Основать традицию — значит создать прецедент мышления в системе определенных понятий и правил, но в том-то и дело, что стройной системы понятий и правил Витгенштейн не оставил. Всякая область знания хочет быть позитивной в смысле порождения и накопления большего количества знания. Витгенштейн же в значительной степени стремился избавить науку от избыточного количества знания, а точнее, того, что было принято знанием считать. Не зря Витгенштейна сравнивают с Сократом. Даже сам Витгенштейн считал свой метод «психотерапевтическим», помогающим избавиться от опасений перед большим количеством затруднений, вставших перед философией математики. Он пытается сделать то, что другие делать избегали: исследовать возможности обыденного языка в речи научной, и, прежде всего, логико-математической. Всякая строгая наука пытается максимально избежать обыденного языка в своих построениях, опасаясь ловушек, им расставляемых, это известно еще со времен «парадокса лжеца». Это отражало широко распространенное мнение по поводу того, что языковых ловушек можно избежать, предельно сузив научную лексику и упростив его грамматику. Мы лишь только упомянем, что исследований по поводу создания идеального, или, в крайнем случае, «почти идеального» языка науки было более, чем достаточно. О чудовищности полученных конструкций говорит хотя бы то, что ни одна из них не нашла широкого применения. Витгенштейн пошел по другому пути. Он, прежде всего, считал, что некая основа языковой деятельности у обыденного языка и у языка науки одна и та же. Иными словами, в любом научном построении нельзя избежать конструкций, составляющих основу обыденного языка. Это послужило отправной точкой для достижения дальнейшей цели: проверить, насколько обыденный язык может нас «обмануть» при реализации научных построений. Ведь если основополагающие аксиомы той или иной отрасли научного знания, выраженные в среде обыденного языка, допускают, к примеру, неоднозначное толкование, или являются тавтологиями, это приводит к проблематичности теоретической обоснованности данной отрасли. И любимое многими подтверждение практикой здесь не причем. Науке следует быть теоретичной, если она хочет быть наукой. Один из применяемых Витгенштейном приемов состоял примерно в следующем: строя гипотетическое высказывание, представляющееся заведомо ложным, Витгенштейн задавался вопросом, что в аксиоматике данной теории запрещает такое высказывание построить. Прием достигал цели, если выяснялось, что ложное высказывание в аксиоматику вполне вписывается. Этот метод успешно зарекомендовал в себя при исследовании проблематики «следования правилу», например. В этом случае Витгенштейну приходилось быть ироничным, хотя, ирония, на наш взгляд, не была ни самоцелью, ни необходимым условием его построений.
[136]

Другой особенностью метода Витгенштейна было практически полное отсутствие новых понятий и определений. Все то, что можно назвать «теорией языка» основано на единственно новом понятии «языковая игра». Особенность этого термина, как уже неоднократно отмечалось исследователями, заключается в том, что в нем заключается и понятие, и метод. Для Витгенштейна «языковая игра» является и вспомогательным понятием, раскрывающим принципы человеческой коммуникативной деятельности, и методом как обучения речевой практике, так и его собственного научного исследования. Метод языковой игры состоит в выяснении (или исчислении) случаев применения того или иного высказывания, входящего в систему из нескольких высказываний и практических ситуаций, вместе образующих ту или иную языковую игру. То есть метод языковой игры состоит в ее непрерывном разыгрывании. Причем Витгенштейн нигде не дает описания этого метода, способа овладения им, он просто предлагает нам быть зрителями, а в какой-то мере даже игроками. Сделаем, однако, еще одно замечание. Поскольку в рамках предложенной Витгенштейном концепции языковая игра предполагает как минимум двух участников, метод «языковой игры», или языковая игра как метод требует, кроме автора, еще одного участника. Этим участником оказывается читатель, вынужденный играть по правилам, установленным автором. Нельзя, правда, утверждать, что читатель всегда проигрывает. Известно, что можно играть и не на выигрыш. Здесь цель другая: научиться, если принимаешь правила игры. Если же не принимаешь — не учишься ничему. Может возникнуть естественный вопрос: чему можно научиться, играя по правилам, предложенным Витгенштейном? Если предположить, что только лишь предложенной игре, то процесс представляется совершенно бессмысленным. Витгенштейн претендует на то, чтобы продемонстрировать, как НЕ СЛЕДУЕТ играть в большие и сложные языковые игры под названием «познание», «наука», «философия», «язык». Эта демонстрация производилась следующим образом: выяснить, каким образом упомянутая выше общеязыковая основа предопределяет неудачи теоретических (в том числе и аксиоматических) построений науки и неоднозначности речевых применений обыденного языка. Можно предположить, что для Витгенштейна было проблематичным само понятие «язык», на смену которому он и предлагал понятие «языковой игры». Однако перед ним стояла методологически неразрешимая задача: предложить концепцию языка, отменяющую само понятие «язык». Вследствие этого Витгенштейн, по-видимому, был вынужден отказаться от построения методически стройной языковой теории и стал придерживаться нетрадиционной методологии, свойственной, скорее, не науке, а какой-либо экзотической духовной практике (в духе дзен-буддизма, например, построениям которого неоднократно уподобляли построения Витгенштейна). Однако, как известно, достижение положительного дискурсивного знания не входит в круг задач ни одной [137]
из упомянутых практик, вследствие чего и Витгенштейн, на наш взгляд, при таких методологических установках вряд ли мог надеяться на достижение позитивных в общепринятом смысле этого слова результатов. Более того, подобный метод не предполагает наличия последователей, развивающих данную практику. Поскольку в общепринятой научной системе основание «школы» имеет своей целью расширение корпуса знания, а не преобразование духовных способностей человека, развитие идей Витгенштейна в рамках его методологии вряд ли возможно. «Правилам игры» по Витгенштейну научиться не сложно. Гораздо сложнее вписать достигнутые в ее ходе результаты в существующую систему науки о языке.