Онтология/онтологии

[31]
В предыдущем разделе при попытке помыслить вслед Ферри Диссанайк о человеке как Homo Aestheticus, мы столкнулись определенной амбивалентностью самого титула Aestheticus. Речь шла о тех двух значения, а именно Aestheticus, «ἴσθησις» как чувственность, и Aestheticus, «ἴσθησις» как эстетический. Два разнесенных значения одного и того же термина, которы были подкреплены их дисциплинарной в том числе тематизацией, например у И.Канта, позволяют прочитать титул Homo Aestheticus и как человек эстетический, и как человек чувствующий. Конечно, в антропологической по смыслу идее Диссанайка подобное разделение не фиксируется, и речь идет том, что человек обладает некой антропологической «константой», которая с необходимостью заставляет его создавать с самых палеонтологических периодов произведения искусства какими бы несовершенными они сейчас не представлялись. Однако, другое значение термина Aestheticus, «ἴσθησις», именно как термин чувственность так же было использовано истории мысли как довольно продуктивный «конструкт» теории познания. Причем именно использование термина «эстетика» в работах Канта и Баумгартена явилось тем истоком, который в дальнейшем привел к определенной переориентации традиционных штудий об искусстве, кристаллизовавшимся в проблемное поле эстетики как части философского дискурса. Именно с этих времен эстетика как философское знание об искусстве, заняла свое место в общефилософском дискурсе придав определенный ракурс рассмотрения проблемам искусства, ибо и по своей интенции, и по своему стилю, и по своем научному инструментарию, она в корне отличается и от теории искусства, которая существует и поныне, развертываясь интеллектуальном поле искусствознания, и от уже «почивше в бозе» античной поэтики.
[32]
А потому мы можем говорить, что в новоевропейской культурной традиции проблема чувственности явилась тем базисом на котором начала развиваться философская рефлексия о искусстве, эстетика. Это случилось, конечно, в исторической перспективе, но — и это мы попытаемся показать — сама чувственность человека является символической и эстетической. Именно поэтому та тематизация, которую фактически осуществили — правда, по другим резонам и основаниям — Ферри Диссанайк, предложив концепт Homo Aestheticus, оправдана. Человек — это «эстетическое сущее», более того, его чувственность «эстетична», и именно это задает горизонт развертывания художественного творения. В свою очередь, следуя второму значению «ἴσθησις» как чувственности, художественно творение не потому связано с проблематикой чувственности что в каждом художественном произведении наличествует чувственный субстрат (это само собой разумеется, а потому это не стоит прояснять), но потому, что любая чувственная данность символически инфицирована именно как чувственна данность человека. Чтобы прояснить эти тезисы, нам придется пройти не самый быстрый маршрут, который будет пролегать в сферах онтологии и метафизики, ибо прояснить нужно н только то, что такое чувственность, но и то, что такое чувственность человека и, значит, что такое то сущее, каковое можно определить как Homo Aestheticus.

Почему мы выбираем именно такой маршрут, а не пытаемся на основании опытных данных, например, данных антропологии, истории или истории искусств, обобщив их с помощь внятных процедур индукции, статистики или еще какой естественнонаучной методики или практики, ведь нам необходимо обратиться к сферам, традиционно зарезервированным за философским вопрошанием? Только потому, что когда-то истоком эстетического исследования явилась философская систем И.Канта? Конечно, нет. Дело в том, что решение о том, что такое человек — как бы его не маркировать, следуя тому или иному концептуальному каркасу: aetheticus, ludens, sapiens и т.п. — дело отнюдь не частных наук. Разве что в той ситуации, когда необходимо — в формате исторической антропологии — отли-
[33]
чить один «подвид» нашего возможного предка, от другого. Ибо ответ на вопрос, что такое человек и, соответственно, ка его маркировать, решался и решается отнюдь не в естественнонаучном знании. Скорее — из общекультурного горизонта, чем исходя из опытных данных, всегда «раскладывающихся» (зона интерпретации) в ту «мозаику», которая уже изначальна прочерчена символизмом нашего сознания. Как иллюстрацию приведём следующее: человек мог быть поименован и определен как homo faber лишь в ситуации промышленно-рыночной по сути культуре и ни в какой иной. Речь не столько идет об изначальной интуиции, которая потом по изначально данном определенному алгоритму «размещает» опытные данные, но той ситуации, когда оптика существующего типа сознания тематизирует определенный феномен, который, кстати, до этого вообще мог быть незримым.

Вопросы о том, что такое человек, решаются каждой культурой, исходя из собственных горизонтов и онтических диспозиций. В том числе — о том, что такое чувственность, чувственны данные и, наконец, о том, что такое искусство. И каждый раз по-своему. Именно об этом — и к этой мысли стоит прислушаться — говорит О.Шпенглер: «Нет такого вида искусства который проходил бы через все века и культуры… Каждое отдельное искусство, китайский ландшафт, как и египетская пластика и готический контрапункт, существует лишь однажды и никогда не возвращается вместе со своей душей и символикой» 1.

Именно по этой причине, прояснение чувственности и художественного творения и, в конечном счете, того, что такое человек, происходит в той сфере, которую (опять же каждая культура по своему) условно маркировала как философия. И именно поэтому мы, для прояснения Homo Aestheticus, как чувственности, эстетики и зоны искусства, обратимся сейчас этим базовым сферам нашей реальности, а именно — к онтологии, вернее к онтологиям. Уточнение для меня принципиаль-
[34]
ное. Не только потому, что именно онтологии вынесены в название книги, но и по той причине, что не существует одно единой и вневременной онтологии. В особенности для тог сущего, которым является человек, и который каждый раз определяет себя из того, что можно назвать культурным горизонтом, культурой. К эспликации чего сейчас мы и обратимся.

***

Онтология — титул, предельно «замыленный» в философском дискурсе, а потому в современном философствовании употребляемый не очень охотно. Конечно, в разряде традиционны философских дисциплин, что отражается, например, в читаемых курсах, шифрах специальностей, кодах ГРНТ и т.п. титул онтология продолжает по инерции, свойственной научном знанию, использоваться. Но само время онтологии или философских штудий, выкроенных по модели вопрошания о бытии уже почти 100 лет назад как закончилось. Время современного философствования — это отнюдь не время возможности создания традиционных по стилю и манере онтологических штудий о бытии. Можно, конечно, ссылаться на великие онтологические системы от Платона и Аристотеля до последней велико онтологии нашего времени — онтологии М.Хайдеггера, но современности выстроить единую онтологическую систему н очень-то удается. Как правило, эти попытки создания онтологий происходят из довольно «традиционалистских» культурных образований, где владычествует то сознание, которое способно видеть мир в его целостности и единстве.

Современное научное и прежде всего гуманитарное знание отнюдь не таково. Подобно тому сознанию, которое получает сейчас все больше и больше влияния уже в глобальном масштабе, а именно кластерное, «шизоидное» сознание глобализационного мира, научное знание, повседневные практики социальные институты, экономика, промышленность, искусство и т.п. все больше и больше выстраиваются исходя из соответствующих этому «клиповому» сознанию моделей. Мы можем говорить об определенном дрейфе теперь уже мировой
[35]
культуры, «направление» которого и основные конститутивы лежат вне действия иерархических и синтезирующих структур. Скорее наоборот, магистральный дрейф современности идет против, противоречит любым властным претензиям тоталитарных образований. Новые образования — в любых сфера нашей реальности и, прежде всего, в новой реальности виртуального медиума Интернета — чаще всего «параллельны» выстроенным из «архаического» уже сознания иерархически образований, десемедементируют их, но, иногда просто репрессивны и деструктивны по отношению к этим образованиям. Конечно, в разных сферах нашей жизни и нашей реальности не так все просто и однозначно: несмотря н существующий мэйнстрим на тотальную кластеризацию и деконструкцию любых иерархических инстанций, существую «попятные» движения, откаты, вторжение «архаики», радикализации любых «мастей», консервативные повороты и т.п. Однако доминирующий тренд прослеживается довольно однозначно: на протяжении второй половины двадцатого века начала века нынешнего мы видим ослабление действий любы иерархических и тотальных инстанций. Что, кстати, опознавалось в серии различного рода «смертей»: смерти истории, автора, книги, Великого рассказа и т.п.

Соответствующие тенденции можно без труда проследить отношении философского знания, в котором время владычества традиционного членения философского знания на онтологию, гносеологию, философию истории, философию науки т.п. так же приходит к концу, если еще не завершилось. Философия — уже не то «синтезирующее» знание, не «фабрика» метода или то, что может диктовать строй и состав любого другого знания. Да и внутри самой философской «полянки» утрат прежних позиций и асан по отношению к научному знанию социуму, искусству и т.п. с необходимостью вызывает определенного рода внутренние мутации и изменения традиционных проблемных полей.

Подобная ситуация — ситуация кардинальной трансформации строения и культурного контекста философского знания — ставит под сильное сомнение использование того титула, который
[36]
мог быть вынесен как название книги: а именно, онтология. Конечно, современное игнорирование или забвение само сущностной сферы реальности, ее выведение вне мэйнстрим философских штудий, не увольняет — как сказал бы в данной ситуации М.Хайдеггер — заново поставить вопрос о бытии и соответственно развернуть онтологическое вопрошание об онтике. Мы это и попытаемся сделать, зафиксировав для начал тот культурный горизонт, в котором предстоит поставить для современности довольно «архаичный» вопрос, и тот типа «кластерного», «клипового» сознания, который обретает всё больший и больший вес и с необходимостью переформатирует всю реальность и, соответственно, «тональности» и «стилистику» допустимого и поощряемого сейчас философского вопрошания.

Но в титул названия книги — а этому есть множество причин — вынесен не титул «онтология», а «онтологии», что, без сомнения несколько девальвирует тот потенциал единообразия «философского традиционализма», свойственный прежним философским сценариям, которые были выстроены из иерархически-ориентированных позиций. А потому может показаться неким реверансом в сторону традиционной разбивки философского знания, а значит, оказывается вполне в духе то культуры и того сознания, которое стремится скорее деконструировать, чем синтезировать. Иными словами, то, что титул «онтология» используется во множественном числе, может быть прочитан как указание на то, что наш маршрут вопрошания идет против традиционного использования данного титула, а потому, осуществляет определенный «upgrade» «архаического» по меркам современного философствования титула/понятия. Конечно, в эпоху плюрализма истины, когд монополия на единый, иерархически подчиненный сценари поставлена под сомнение и замещена множественностью конкурирующих практик, внутри себя несущих не потенциа объединения, но, скорее, разрушения любых целостных структур, употребление именно множественного числа «онтологии» в целом находится в мэйнстриме эпохи. Но не только дело том, что современное гуманитарное исследование, претен-
[37]
дующее на исследование базовых сфер реальности, должно соответствовать указанному мэйнстриму. Как раз наоборот, сфере философствования, непозволительная роскошь которого заключается в том, что она идет наперекор существующем дрейфу, а поэтому подчас себя ставит в позицию отстраненности и дистанции, могут осуществляться разрывы с любы сиюминутным и «актуально» значимым «чихом» эпохи. Дел скорее заключается в другом, в самой онтологии, которая, по моему разумению, всегда является культурно фундированной а онтика, о которой мыслит онтология — как слово, знание бытии — всегда является культурой онтикой, т.е. онтикой теснейшим, можно даже сказать «интимнейшим» образом сочлененной с культурной традицией. Именно это обстоятельство, не мэйнстрим современной ментальности, заставляет говорит об онтологиях чувственности.

Это утверждение является базовым для дальнейшего нашего движения, а потому требует более развернутой экспликации.