Образовательный смысл дионисийного измерения праздника

[122]

Поводом к написанию этой статьи послужила уже довольно давняя заметка в газете «Сегодня», которая поначалу как-то «не укладывалась» в мои представления о смысле образования, и чувствительно задевала мой «московский патриотизм» 1. Правда, в ней было нечто такое, что свидетельствовало о некоторой более существенной основе описываемого явления, чем полагал сам автор. Приведу основное содержание этой заметки.
[123]

«Праздник последнего звонка», отмечавшийся в большинстве московских и подмосковных школ, был омрачен в четверг вечером инцидентом на Поклонной горе — две группы выпускников решили выяснить отношения при помощи пневматических пистолетов. В результате короткого, но ожесточенного боя пять человек получили ранения и были задержаны милицией.

Как рассказали корреспонденту «Сегодня» занимавшиеся проверкой этого инцидента сотрудники милиции, в Парке победы на Поклонной горе возникла стычка между двумя группами подвыпивших выпускников из подмосковного города Сергиев Посад и московского микрорайона Очаково.

Вначале, после словесной перепалки, завязалась драка, и москвичи, которых было трое, стали одерживать верх над двумя гостями из Подмосковья. Чувствуя, что им вот-вот как следует намнут бока, терпящие поражение неожиданно выхватили пневматические пистолеты и открыли огонь на поражение. Несмотря на нетрезвое состояние стрелков, выстрелы оказались точными — очаковские выпускники получили ранения лица и головы. Через некоторое время на месте боя появились милиционеры, которые задержали противников и вызвали «скорую помощь» для раненых, состояние которых, к счастью, не потребовало госпитализации.

Всех участников потасовки задержали. Комментируя случившееся, стражи порядка в очередной раз посетовали на то, что пневматические пистолеты находятся в свободной продаже несмотря на то, что в руках хулигана в «ближнем бою» представляют собой весьма грозное оружие. Медики также отмечают, что в случае, если бы металлический шарик попал в глаз кому-нибудь из участников драки, последствия были бы куда более серьезными. Через несколько часов задержанных отпустили, составив протоколы об административной ответственности. Как это водится, только что готовые перебить друг друга противники дружно заявили, что претензий друг к другу не имеют…

По официальному заявлению представителей столичного ГУВД, других инцидентов с выпускниками вечером в четверг зафиксировано не было. Однако очевидцы собственными глазами видели несколько драк, к примеру, на Воробьевых горах, где уже десятилетиями традиционно собираются выпускники. Впрочем, в целом последний звонок в Москве прошел действительно спокойно. По признанию московских милиционеров, они даже не готовились к этому дню заранее — в последние годы прощание со школой не омрачалось какими-либо серьезными инцидентами.

Гораздо больше неприятностей выпускники приносят дворникам. Так, вчера утром сквер на смотровой площадке Воробьевых гор [124] представлял собой тоскливое зрелище — россыпи пустых бутылок, использованной пластиковой и бумажной посуды, какие-то грязные тряпки и несколько смятых лент с надписью «Выпускник-2000».

Как же так?! Описанный «инцидент» (журналист все время повторяет это слово, характеризующее событие не как процесс, а как эксцесс) никак не укладывается в модели образования. Образование — это святое слово, должно, по идее, порождать какие-то высоко цивилизованные формы активности. Особенно в момент его завершения, подведения итогов, когда прошедшее обучение в школе предстает как единое целое. Выпускники, получившие аттестат зрелости, может быть, должны наперебой читать стихи и с сентиментальными слезами на глазах вспоминать о своих первых учительницах… Нет, возникают драки, да еще и с возможностью применения оружия. В чем дело, в «некультурности», в плохом школьном воспитании, в общей атмосфере нашего постсоветского времени, или в чем-то еще?

Итак, каков действительный глубинный смысл описанного происшествия? Я полагаю, что оно выражает некоторые достаточно общие восходящие к архаике социокультурные закономерности, и потому вялое морализирование журналиста («Праздник последнего звонка… был омрачен… инцидентом») не по существу. Во-первых, во всяком празднике всегда явно или скрыто присутствует дионисийное начало 2, часто льется кровь. Эта кровь есть инобытие той крови, которая в архаике связывалась с жертвой отпущения 3. Праздник поэтому всегда более или менее очевидно содержит момент насилия. Прав Рене Жирар: «Нет такого насилия, которое нельзя было бы описать в категориях жертвоприношения…» 4.

Во-вторых, праздник не только содержит момент дионисийного, но он сам есть воспитание дионисийным. Именно праздник выпуска, существенно аналогичный ритуалу инициации, по существу представляющий собой инобытие инициации, окончательно оформляет изменение социального статуса человека. Ведь перед нами «праздник последнего звонка» в школе.

Далее. Праздник всегда содержит в себе момент агона. И в описываемом «инциденте» этот агон предстал конкретно как «выяснение отношений» между двумя группами выпускников. Речь в данном случае идет о метафизическом смысле драк среди детей, часто жестоких, [125] подчас более жестоких, чем драки взрослых, — тех драках, которые на сущностном уровне отражают «драки» взрослых и «предсказывают» эти драки, протекающие в других формах (экономическая конкуренция, война, криминал, и т. п.) 5.

Но в описанной истории есть один момент, который вызвал особое внимание милиции. Собственно, сознательно или подсознательно, но подтекст заметки таков, что «намять бока» друг другу не рассматривается как большое зло. «Криминал» начинается там, где «терпящие поражение неожиданно выхватили пневматические пистолеты и открыли огонь на поражение». По-видимому, интуитивное сведение автором в одной фразе омонимии «поражение» и «поражение» совсем не случайно. Речь не идет о том, что драка (как почти ласково пишет журналист — «потасовка») между выпускниками есть нечто запретное. Нет, применение оружия, угрожающего жизни, запретно. В деле возникает призрак возможного убийства. Поскольку выпускники «мнут бока» друг другу по известным неписанным правилам (скажем, «до первой крови», «лежачего не бьют» и т. п.) — это не страшно. Страшно, когда в воздухе запахло непоправимым увечьем и убийством.

Начало вандализма и беспорядка 6, которые несет в себе праздник, в некотором роде даже предпочтительно, если сравнить их с возможным спонтанным насилием. Уничтожение и порча предметов городского обустройства — это «лучше» чем возможность убийства или серьезных травм в драках. «В Ветхом завете и в греческих мифах братья почти всегда — братья-враги. То насилие, которое они, словно приговоренные роком, обращают друг против друга, способно рассеяться, лишь обратившись на какую-то третью жертву, на жертву жертвоприношения. «Ревность», которую Каин испытывает к брату, — не что иное как отсутствие этого третьего пути» 7. Стихия вандализма как раз и дает некоторый вариант этого самого «третьего пути».

Насилие неумолимо сопровождает человеческую жизнь на всех ее ступенях. Нет надежды, что какими-то приемами этого насилия удастся избежать и в будущем. Поэтому остается осознать те формы и рамки, в которых человечество удерживалось от наиболее деструктивных форм насилия. В связи с этим следовало бы обратить пристальное философское внимание на феномен армии, вообще на те организации и институты, которые именуются «силовыми структурами».
[126]

Что есть, в сущности, армия? Она есть институционализация и легитимация насилия. Она, по идее, отливая объективные и независимые от человеческой воли законы насилия в некоторые формы, институционализируя насилие, тем самым предотвращает его наиболее опасные спонтанные формы. Институционализированная форма насилия в армии есть урок для образования. Совсем не случайно, что исторически школа многое брала от армии, как, естественно, и армия — от школы. Учитель предстает по образу идеолога, но он должен представать и в образе военного командира, который борется со спонтанным насилием с помощью культивированного и легитимного насилия, принимающего форму дисциплины. В приведенной мной заметке такую роль выполняют милиционеры, т. е. внешняя по отношению к школе сила. Идея свободного воспитания, элиминация легитимного насилия в школе (скажем, упразднение физических наказаний) ведет к тому, что насилие развертывается как некоторая стихийная, нелегитимированная объективность, а легитимное насилие выносится во внешние государственные структуры.

Армия представляет еще одну культуру, которой, к сожалению, «не учат в школе» — культуру обращения с оружием. Оружие опасно в руках неопытного и слабого человека потому, что у него нет опыта пребывания в опасности. Вот и ребята, выхватившие пневматические пистолеты, когда им показалось, что они терпят поражение, — это те люди, у которых нет опыта пребывания в опасности, которые, по существу, превращаются в безумцев, готовых спонтанно, любыми доступными средствами достичь некоторой (эфемерной) цели. В таких ситуациях не цели определяют применение средств, а средства навязывают свои цели. Я вижу в этой истории косвенное признание слабости военного воспитания в школе. Получившие аттестат зрелости юноши оказываются фундаментально незрелыми, ибо они не умеют обращаться с оружием в том смысле, что они не чувствуют той границы, где это оружие может быть и должно быть применено. Именно обращение с оружием есть лакмусовая бумажка, некоторый индикатор способности к ответственности, а стало быть, — способности к частной собственности и к самостоятельности и инициативе. Я не думаю, что из этих, в сущности, дурно образованных и дурно воспитанных юнцов, так легко и безответственно выхватывающих оружие, могут получиться хорошие предприниматели, подобные, например, Джиму Томпсону 8.

Учитель — это не только аполлоническое начало, но и дионисийное начало, несущее в своих функциях потенциальную угрозу жизни [127] и наслаждению. В этом плане в учителе есть архетип военного вождя, которому вверены наслаждения, боль, здоровье и даже жизнь своего бойца. То, что скрыто в будни, особенно ярко обнаруживается в праздники. Школа должна осознать органически вмонтированное в нее дионисийное начало, а учитель — это не только образ Аполлона, но и образ Диониса. Учитель должен быть строг, может быть, учитель должен быть даже — дионисийно свиреп, чтобы выполнить свою аполлоническую задачу. Иначе он неумолимо окажется в болоте ресентимента. Прав был М. Шелер, когда говорил, что «среди сделанных в новейшее время немногочисленных открытий в области происхождения моральных оценок открытие Фридрихом Ницше ресентимента как их источника — самое глубокое, несмотря на всю ошибочность его специального тезиса о том, что христианская мораль, а в особенности христианская любовь, — утонченнейший цветок ресентимента» 9. К сожалению, именно это фундаментальное открытие в гуманистике по существу абсолютно не учитывается в современной педагогической теории и практике. Последние по существу забыли историю насилия, достаточно проработанную не только у М. Фуко, который сейчас у всех на устах, но в и в ряде фундаментальных работ немецкой философии двадцатого века, пережившей существенный экзистенциальной опыт насилия в национальном масштабе и сумевшей осмыслить его 10.

Какие можно сделать выводы из довольно типичного эксцесса, описанного в этой характерной заметке? — Мы должны отчетливо понимать, что пред нами система объективных закономерностей, которую нельзя «искоренить» однажды раз и навсегда, а ей можно придать по возможности цивилизованные, культурные формы, причем вмонтированные в саму ткань образовательного процесса, а не делегированные государству (в «лице» милиции). Было бы разумно, например, сознательно усилить жесткость будней школьного образования, а, кроме того, — разработать ритуалы «праздников последнего звонка», насыщенные агоном, причем не «игрушечным» и заведомо «безопасным», а агоном серьезным, с существенными элементами риска. Скажем, с боксерскими поединками, с футбольными матчами, с соревнованиями в экстремальных видах спорта и т. д. Возможно, имели бы смысл игровые [128] вандальные акты, вроде торжественного сжигания старых тетрадей и дневников, обрезания девчоночьих косичек, если они еще сохранились.

Насилие, которое предстает нашим «гуманистическим» педагогам как некоторое табуальное слово, есть на самом деле необходимый момент дионисийного измерения мира, и либо оно будет легитимировано как жесткое дисциплинарное воздействие в школе, либо оно примет спонтанные, наиболее опасные формы, обнаруживающие объективные закономерности, персонифицированные в образах Диониса.